Как бы там ни было, но Нани дремала, и с нею задремала сама Ийлэ: все-таки ожидание утомляет. Или не ожидание, но подспудный, запертый страх, который нашептывал, что прятаться бессмысленно – все одно найдут.

Она очнулась от холода, который пробрался в складки мехового одеяла, и еще оттого, что рука затекла, и нога, и лежать было неудобно – в бок впился острый сучок, угрожая продрать и куртку, и свитер, и саму кожу.

Ийлэ осторожно перевернулась на живот. Села.

Темно. И темнота кромешная: такая, в которой легко потерять себя же. Она прикоснулась к лицу и с облегчением выдохнула, ощутив это прикосновение.

– Нани? Сейчас, родная… свеча погасла, но у нас есть другая… и третья тоже… и вообще, темнота – если разобраться – не так уж и плоха, особенно когда прячешься… – Ийлэ нащупала плетеный бок корзинки и меховую полость.

Она слышала дыхание дочери и нить ее жизни видела явно, плотную, яркую. Хорошо.

Свечи вот нашлись не сразу, и с огнем Ийлэ возилась долго.

Сколько она спала? По ощущениям – долго, но можно ли ощущениям верить? Прежняя свеча догорела, а была она толстой, из плотного воска сделанной. И по прежней памяти, ее хватило бы часа на два… или три даже? На два – точно. Если так, Райдо должен был бы вернуться.

А его нет. Это еще не повод для паники. Что бы ни случилось в городе, Райдо выпутается… просто задерживается немного, вот и все.

– Я сейчас. – Ийлэ произнесла это шепотом.

Малышка спала и во сне нахмурилась, явно не одобряя подобного неразумного поведения. Райдо велел ждать его. Ийлэ подождет. И высовываться она не собирается, не настолько безумна, просто…

…ждать дальше невозможно.

Она выскользнула за дверь и прислушалась. Тишина. И в ней отчетливо слышно завывание ветра. Голос тонкий, надрывный, точно ветер этот жалуется. Темнота. Свеча в руке – слишком мало, чтобы с нею справиться.

Безопасность? Ийлэ не чувствует себя в безопасности.

Вернуться? И ждать… или… до двери всего-то два шага… и отражение в зеркале дробится, свет раскалывается, и глазам больно.

Вернуться. Ждать. Это разумно. Это правильно и… Ийлэ шагнула к двери. Ржавый засов поддался не сразу, железо словно приросло к железу, убеждая, что не надо покидать убежища. Что убежище – это надежно.

Старая башня? Старая. Но стены каменные, и дверь дубовая, и засов вот. Здесь Ийлэ не найдут, да и искать не станут. Кому башня нужна теперь?

Никому.

И ей следует проявить благоразумие.

Засов поддался беззвучно, полоснул по пальцам, содрав кожу до крови. Ийлэ зашипела и сунула пальцы в рот. Боль была острой, отрезвляющей.

Что она творит?

За дверью ничего, кроме бури. Низкое небо. Рыхлые тучи. Ветер сбивает с ног, швыряет в лицо мелкое крошево снега. И свеча гаснет. Но здесь, за пределами башни, темнота иная, к ней глаза приспосабливаются быстро.

Ветер воет…

…или не ветер…

…нет, ветер тоже, но… голос далекий, рваный… волк поет.

…не волк.

У волков иные голоса. Этот низкий и глухой, то рвется, то накатывает громко, еще громче, и кажется, что зверь где-то близко.

Где?

Кружит… и буря играет с ним.

Справедливо?

Тот, другой, играл с Ийлэ, позволял думать, что она свободна, а потом шел по следу. Его присутствие выдавал легкий вздох за спиной. Или ветка, которая неосторожно ломалась рядом с резким хлестким звуком.

Ийлэ зачерпнула горсть снега и отерла лицо.

Райдо… если попал в бурю… спешил вернуться… заблудился… к утру буря уляжется, но хватит ли у Райдо сил дотянуть до утра?

И что делать Ийлэ?

Ветер толкнул тяжелую дверь, которая отозвалась протяжным скрипом.

Она успеет… если постарается… если очень постарается, то… не ради него, но чтобы выжить. Ийлэ метнулась в темноту башни и остановилась, приказав себе немедленно успокоиться. Спешить следует, но спешка эта должна быть разумной.

Свечи.

Огонь.

И дрова… дрова сырые, а вот старая мебель должна хорошо гореть… стул… и второй… достаточно легкие, чтобы поднять.

Подняться бегом по древней лестнице, надеясь, что ступеньки не треснут под ногами. Они проседали, беззвучно, но явно напоминая, что лестница эта едва ли не старше самой башни.

Осторожней, Ийлэ. Она осторожна. Она просто спешит.

В каменном котле полно мусора, и выгребать его некогда… и снег тоже… снег – это плохо, таять будет, еще зальет новорожденное пламя. Но Ийлэ не дотянуться.

Котел огромен.

Прежде он представлялся ей предметом насквозь волшебным, таинственным, и старик, который наполнял котел дровами, поливал их сверху смолой, сам был волшебником. Он варил пламя.

И может быть, бури…

И дрова складывал на краю площадки, заботливо прикрывая промасленной тканью. Они до сих пор здесь, аккуратные ровные чурочки. И мешок со щепой, и даже темные склянки, обернутые ветошью.

Сюда не заглядывали. Хорошо, что не заглядывали.

И дрова летят в котел, их немного, но хватит, чтобы пламя разгорелось, чтобы горело час или два… если вылить масло, то и дольше… или меньше? Ярче, определенно, ярче…

Дрова холодные и норовят впиться в ладони белой щепой. В какой-то момент Ийлэ совершенно теряется. Это место вдруг преобразилось.

Тусклые зеркала – глаза древних существ, в которых отражается она, суетливая и незначительная в своей суете. Котел – пасть, куда Ийлэ бросает не дрова, но кости, силясь наполнить доверху.

Котел бездонен. Жаден. Он готов пожрать и кости-дрова, и темное масло, и саму Ийлэ.

Пускай.

Ей не страшно. Она отдаст свой страх этому зверю. И боль тоже, у нее много, пусть горит. И ненависть. Костер станет ярче, если приправить пламя ненавистью. И наверное, она обезумела, если вот так… огонь вспыхнул сразу. Он растекся зыбкой масляной лужей, дрожащей, осторожной. Он пробовал на вкус и щепу и касался осторожно старых дров, оставляя на белой древесине черный след.

Почти погас. Замер.

– Давай! – Ийлэ крикнула, понимая, что голос ее потеряется в голосе ветра, в снежном крошеве. Звать можно долго, но не дозваться… – Гори же! Гори, чтоб тебя…

И пламя поднялось рыжей стеной. С гудением. С ревом. Жаром дыхнув в лицо. От жара этого волосы зашевелились, запахло паленым.

Получилось. У нее получилось! Жаль, зеркала маяка заросли пылью, но дикое пламя и без них будет видно… должно быть видно…

Ийлэ стояла, глядя на огонь.

Ненависть?

Ее и вправду больше не было.

И боли… боль ушла, а память осталась, вот только воспоминания ныне представлялись пустыми картинками. Ийлэ могла перебирать их, одну за другой, складывая целые сюжеты, но…

…пусто.

Еще недавно ей казалось, что нет ничего хуже этой ядовитой, сводящей с ума ненависти, которая не найдет выхода, ибо тот, кого Ийлэ и вправду ненавидит, мертв. А теперь вот… она пуста. Как бутыль из-под масла. Пыльная и старая. Треснувшая даже. Ийлэ потрогала шею, лицо, пытаясь найти эту самую трещину. Ничего.

Пламя гудело. Насмехалось. Тянулось к ней и не дотягивалось. Пламя жило своей жизнью, а значит, Ийлэ больше нечего было делать на вершине. Она спускалась медленно, осторожно, нащупывая каждую ступеньку, и сердце замирало, что ступеньки этой не окажется. Ийлэ вдруг ощутила себя слабой, совершенно беспомощной. Если она упадет, то не поднимется. У нее не хватит сил. У нее уже не хватает. И она обеими руками хватается за перила. Но те трещат, рассыпаются прахом… и очередная ступенька опасно хрустит, проседает… Осторожно. Ийлэ успевает отступить. И садится на ступеньку, обнимает колени.

Она не пойдет дальше.

Будет ждать. Ийлэ умеет ждать… и уже ведь недолго. Она зажгла костер… Райдо увидит… придет… обязательно придет, он ведь обещал… найдет… конечно, найдет.

В башне безопасно.

А лестница… если сидеть тихо-тихо, то выдержит…

Ийлэ уткнулась лицом в колени. Ей было невыносимо стыдно, но стыда оказалось недостаточно, чтобы преодолеть новый страх.

Глава 22

Шериф был пьян. Нет, пьян не настолько, чтобы вовсе утратить человеческий облик, выглядел он вполне прилично, но Райдо с порога ощутил резкий запах самогона.